Неточные совпадения
Рядом с красотой — видел ваши заблуждения,
страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все
звал вас, на высокую гору, искушая — не дьявольской заманкой, не царством суеты,
звал именем другой силы на путь совершенствования самих себя, а с собой и нас: детей, отцов, братьев, мужей и… друзей ваших!
Он теперь уже не
звал более
страсть к себе, как прежде, а проклинал свое внутреннее состояние, мучительную борьбу, и написал Вере, что решился бежать ее присутствия. Теперь, когда он стал уходить от нее, — она будто пошла за ним, все под своим таинственным покрывалом, затрогивая, дразня его, будила его сон, отнимала книгу из рук, не давала есть.
Бывало — жила она высоко; мать ведьма была, чорт;
страсть не любила меня, — приду бывало с няней (друг значит), Гирчиком
звали.
Так было и с Сашею Погодиным, юношею красивым и чистым: избрала его жизнь на утоление
страстей и мук своих, открыла ему сердце для вещих
зовов, которых не слышат другие, и жертвенной кровью его до краев наполнила золотую чашу.
Она способна на все ужасы жизни и
страсти… она… она… но кто это
зовет меня? — воскликнул я вдруг.
— А у меня есть собственная верховая лошадь, — Муцик
зовут.
Страсть какая быстрая, точно иноходец. И два кролика, ручные совсем, капусту прямо из рук берут.
— Да-а! Если еще не больше… У! Это такой бесенок… Вот брюнеточка так она в моем вкусе… этакая сдобненькая, — Фальстаф плотоядно причмокнул губами, — люблю таких пышечек. Ее
звать Лидией Ивановной… Простая такая, добрая девушка, и замуж ей
страсть как хочется выскочить… Она Обольяниновым какой-то дальней родственницей приходится, по матери, но бедная, — вот и гостит теперь на линии подруги… А впрочем, ну их всех в болото! — заключил он неожиданно и махнул рукой. — Давайте коньяк пить.
Он был рожден под гибельной звездой,
С желаньями безбрежными, как вечность.
Они так часто спорили с душой
И отравили лучших дней беспечность.
Они летали над его главой,
Как царская корона; но без власти
Венец казался бременем, и
страсти,
Впервые пробудясь, живым огнем
Прожгли алтарь свой, не найдя кругом
Достойной жертвы, — и в пустыне света
На дружний
зов не встретил он ответа.
Что
страстью преступной
зовут.
Ты ждал, ты
звал. Я был окован.
Вотще рвалась душа моя!
Могучей
страстью очарован,
У берегов остался я.
Повелел Спаситель — вам, врагам, прощати,
Пойдем же мы в царствие тесною дорогой,
Цари и князи, богаты и нищи,
Всех ты, наш родитель,
зовешь к своей пище,
Придет пора-время — все к тебе слетимся,
На тебя, наш пастырь, тогда наглядимся,
От пакостна тела борют здесь нас
страсти,
Ты, Господь всесильный, дай нам не отпасти,
Дай ты, царь небесный, веру и надежду,
Одень наши души в небесны одежды,
В путь узкий, прискорбный идем — помогай нам!
— Люди богохульно
зовут эту греховную
страсть именем того блаженства, выше и святее которого нет ничего ни на земле, ни в небесах. Пагубную
страсть, порождаемую врагом Божиим, называют они священным именем — любовь.
В то время, как Ропшин уже был в полусне, и притом в приятнейшем полусне, потому что ожившие его надежды дали ослабу томившей его
страсти, он почувствовал, что его запертая дверь слегка колышется, и кто-то
зовет его по имени.
И вот во второй раз попадает он сюда по ее
зову. В ее последних письмах, в ее депеше, найденной в Нижнем,
страсть так и трепещет…